Альфонс де Ламартин (Alphonse de Lamartine) (1790-1869)
французский поэт-романтик

• Список стихотворений поэта

Перевод стихотворения L’Homme на русский язык.

Человек

                       К Байрону

О ты, таинственный властитель наших дум —
Не дух, не человек — непостижимый ум!
Кто б ни был ты, Байрон, иль злой, иль добрый гений,
Люблю порыв твоих печальных песнопений,
Как бури вой, как вихрь, как гром во мраке туч,
Как моря грозный рев, как молний ярый луч.
Тебя пленяет стон, отчаянье, страданье;
Твоя стихия — нощь; смерть, ужас — достоянье.
Так царь степей — орел, презрев цветы долин,
Парит превыше звезд, утесов и стремнин;
Как ты — сын мощный гор, свирепый, кровожадной,
Он ищет ужасов зимы немой и хладной,
Низринутых волной отломков кораблей,
Костьми и трупами усеянных полей. —
И между тем, когда певица наслажденья
Поет своей любви и муки и томленья,
Под сенью пальм, у вод смеющейся реки: —
Он видит под собой Кавказские верхи,
Несется в облака, летит в пучине звездной,
Простерся и плывет стремительно над бездной;
И там один, среди туманов и снегов,
Свершивши радостный и гибельный свой лов,
Терзая с алчностью трепещущие члены,
Смыкает очи он, грозою усыпленный. —
И ты, Байрон, паришь, презревши жалкий мир:
Зло — зрелище твое, отчаянье — твой пир.
Твой взор, твой смертный взор измерил злоключенья;
В душе твоей не Бог, но демон искушенья. —
Как он, ты движешь всё, ты мрака властелин.
Надежды кроткий луч — отвергнул ты один.
Вопль смертных для тебя — приятная отрада;
Неистовый, как ад, — поёшь ты в славу ада. —
Но что против судеб могущий гений твой! —
Всевышнего устав не рушится тобой;
Всеведенье Его премудро и глубоко.
Имеют свой предел и разум наш, и око;
За сим пределом мы не видим ничего.
Я жизнью одарен, но как и для чего —
Постигнуть не могу — в руках Творца могучих
Образовался мир? как сонмы вод зыбучих,
Как ветр, как легкий прах поверх земли разлил?
Как синий свод небес звездами населил? —
Вселенная — Его. А мрак, недоуменье,
Безумство, слепота, ничтожность и надменье —
Вот наш единственный и горестный удел. —
Байрон! сей истине не верить ты посмел!
Бессмысленный атом! исполнить назначенье,
К которому тебя воззвало Провиденье,
Хранить в душе своей закон Его святой
И петь хвалу Ему — вот долг, вот жребий твой. —
Природа в красотах — изящна, совершенна;
Как Бог, она мудра, как время — неизменна.
Смирись пред ней, роптать напрасно не дерзай;
Разящую тебя десницу лобызай. —
Свята и милует она во гневе строгом:
Ты былие, ты прах, ты червь пред мощным Богом,
И ты и червь равны пред взорами Его,
И ты произошел, как червь, из ничего.
Ты возражаешь мне: «Закон уму ужасный
И с промыслом души всемирной несогласный!
Не сущность вижу в нем, но льстивую тщету,
Чтоб в смертных вкоренить о счастии мечту, —
Тогда как горестей не в силах мы исчислить».
Байрон! возможно ль так о Непостижном мыслить,
О связи всех вещей, превыспреннем уме?
Мы слабы. Как и ты, блуждаю я во тьме;
Творец — художник наш, а мы — Его махины;
Проникнем ли Его начальные причины? —
Единый Тот, Кто мог всё словом сотворить, —
Возможет мудрый план природы изъяснить.
Я вижу лабиринт, вступаю и теряюсь.
Ищу конца его — и тщетно покушаюсь.
Текут дни, месяцы унылой чередой,
Тоска сменяется лютейшею тоской;
В границы тесные природой заключенный,
Свободный, мыслящий, возвышенный, надменный,
Неограниченный в желаньях властелин,
Кто смертный есть <(скажи)>? — Эдема падший сын,
Сраженный полубог!.. <Лишась небес державы,>
Он не забыл еще своей минувшей славы,
Он помнит прежний рай, клянет себя и рок,
Он неба потерять из памяти не мог. —
Могущий — он парит душой в протекши годы;
Бессильный — чувствует все прелести свободы;
Несчастный — ловит луч надежды золотой
И сердце веселит отрадною мечтой, —
Печальный, горестью, унынием убитый,
Он схож с тобой, он ты — изгнанник знаменитый!
Увы! обманутый коварством сатаны,
Когда ты исходил из милой стороны,
С отчаяньем в груди, с растерзанной душою,
В последний раз тогда — горячею слезою
Ты орошал, Адам, Эдемские цветы.
Бесчувствен, полумертв, у врат повергся ты.
В последний раз взглянул на милое селенье,
Где счастье ты вкусил, приял твое рожденье;
Услышал Ангелов поющих сладкой хор —
И, отвратив главу, склонил печальной взор,
Еще невольно раз к Эдему обратился,
Заплакал, зарыдал и быстро удалился.
О жертва бедная раскаянья и мук!
Какому пению внимал твой робкий слух?
Могло ль что выразить порыв твоих волнений
При виде мест едва минувших наслаждений?
Увы! потерянный прелестный вертоград!
Ты в душу падшего вливал невольно яд.
Полна волшебного о счастьи вспоминанья,
Она, как тень, в жару забвенья и мечтанья,
Перелетала вновь в заветные сады
И упоялась вновь всем блеском красоты.
Но исчезали сны — и пламенные розы
Адамовых ланит, как дождь, кропили слёзы.
Когда прошедшее нам сердце тяготит
И настоящее отрадою не льстит,
Мы жаждем более счастливого удела. —
Тогда желания бывают без предела;
Мы в мыслях воскресим блаженство прежних дней,
И снова вспыхнет огнь погаснувших страстей. —
Таков был жребий твой в жестокий час паденья.
Увы! и я испил из чаши злоключенья,
И я, как ты, смотрел, не видя ничего,
И также быть хотел толковником всего.
Напрасно я искал сокрытого начала,
Природу вопрошал — она не отвечала.
От праха до небес парил мой гордый ум
И слабый — ниспадал, терялся в бездне дум. —
Надеждою дыша, уверенностью полный,
Бесстрашно рассекал я гибельные волны
И истины искал в советах мудрецов;
С Невтоном я летал превыше облаков,
И время оставлял, строптивый, за собою,
И в мраках дальних лет я бодрствовал душою.
Во прахе падших царств, в останках вековых
Катонов, Цезарей — свидетелей немых
Неумолимого, как время, разрушенья —
Хотел рассеять я унылые сомненья;
Священных теней их тревожил я покой;
Бессмертия искал я в урне гробовой —
И признаков его, никем не постижимых,
Искал во взорах жертв, недугами томимых,
В очах, исполненных и смерти и тоски,
В последнем трепете хладеющей руки.
Пылал обресть его в желаниях надежных,
На мрачных высотах туманных гор и снежных,
В струях зеркальных вод, в клубящихся волнах,
В гармонии стихий, в раскатистых громах.
Я мнил — что грозная, в порывах изменений,
В часы таинственных, небесных вдохновений,
Природа изречет пророческий глагол:
Бог блага мог ли быть Бог бедствия и зол?
Все промыслы Его судеб непостижимы,
И в мире и добро и зло необходимы.
Но тщетно льстился я. — Он есть сей дивный Бог;
Но зря Его во всем, постичь я не возмог.
Я видел: зло с добром и, мнилося, без цели,
Смешавшись на земле, повсюду свирепели.
Я видел океан губительного зла,
Где капля блага быть излита не могла;
Я видел торжество блестящее порока —
И добродетель — ах! плачевной жертвой рока; —
Во всем я видел зло, добра не понимал,
И всё живущее в природе осуждал.
Однажды, тягостной тоскою удрученный,
Я к небу простирал свой ропот дерзновенный —
И вдруг с эфира луч блеснул передо мной
И овладел моей трепещущей душой.
Подвигнутый его таинственным влеченьем,
Расстался я навек с мучительным сомненьем,
Забыв на Вышнего презренную хулу,
И так Ему воспел невольную хвалу:
«Хвала Тебе, Творец могущий, бесконечный,
Верховный Разум, Дух незримый и предвечный.
Кто не был — тот восстал из праха пред Тобой.
Не бывши бытием, я слышал голос Твой.
Я здесь! Хаос Тебя рожденный славословит,
И мыслящий атом Твой взор творящий ловит.
Могу ль измерить я в сей благодатный час
Неизмеримое пространство между нас?
Я — дело рук Твоих — я, дышащий Тобою,
Приявший жизнь мою невольною судьбою, —
Могу ли за нее возмездия просить?
Не Ты обязан — я! — мой долг — Тебя хвалить! —
Вели, располагай, о Ты, неизреченный!
Готов исполнить Твой закон всесовершенный.
Назначь, определи, мудрейший властелин,
Пространству, времени — порядок, ход и чин. —
Без тайных ропотов, с слепым повиновеньем,
Доволен буду я Твоим определеньем. —
Как сонмы светлые блистательных кругов
В эфирных высотах, как тысячи миров
Вращаются, текут в связи непостижимой —
Я буду шествовать, Тобой руководимой.
Избранный ли Тобой, сын персти, воспарю
В пределы неба я и, гордый, там узрю
В лазурных облаках престол Твой величавой —
И Самого Тебя, одеянного славой,
В сияньи радужных, божественных лучей;
Или, трепещущий всевидящих очей,
Во мраке хаоса атом, Тобой забвенный,
Несчастный, страждущий и смертными презренный,
Я буду жалкий член живаго бытия: —
Всегда — хвала Тебе, Господь! воскликну я,
Ты сотворил меня, Твое я есмь созданье,
Пошли мне на главу и гнев и наказанье,
Я сын, Ты мой Отец! кипит в груди восторг!
И снова я скажу — хвала Тебе, мой Бог!
Сын праха — воздержись! Святое провиденье
Сокрыло от тебя твой рок и назначенье.
Как яркая звезда, как месяц молодой —
Плывёт и сыплет блеск по тучам золотой
И кроет юный рог за рощею ночною,
Так шествуешь и ты неверною стопою
В юдоли жизни сей. Ты слабым создан был;
Две крайности в тебе Творец соединил.
Быть может, с ними я невольно стал несчастен;
Но благости Твоей и славе я причастен;
Ты мудр — немудрого не можешь произвесть:
Склоняюсь пред Тобой — хвала Тебе и честь!
Но между тем тоска сменила в сердце радость;
Погасла навсегда смеющаяся младость.
Угрюмый, одинок, прошедшим удручён,
Я вижу: пролетит существенный мой сон!
Престанет гнать меня завистливая злоба!
Полуразрушенный, стою при дверях гроба —
Хвала Тебе! — Вражды и горести змия
Терзала грудь мою. — В слезах родился я;
Слезами обмывал мой хлеб приобретенный,
В слезах всю жизнь провел, Тобою пораженный:
Хвала Тебе! — Терпел невинно я, страдал,
До дна испил я бед и горестей фиял,
У праведных небес просил себе защиты —
И пал, перунами Всевышнего убитый. —
Хвала Тебе! — Тобой невинность сражена!..
Был друг души моей — отрада мне одна!
Ты Сам соединил нас узами любови
И Ты запечатлел союз священный крови —
<Вся жизнь его была лишь жизнию моей,
И душу я его считал душой своей…>
Как юный нежный цвет, от стебля отделенный,
Увял он на груди моей окамененной!…
Я видел смерть в его хладеющих чертах,
Любовь боролась с ней… и в гаснувших очах
Изображалось всё души его томленье.
О солнце, я молил, продли твое теченье!
Как жертва палача, в час смерти роковой,
Преступник зрит топор, взнесенный над главой,
Бесчувствен, падает в отчаяньи и страхе
И ловит бытия последний миг на плахе;
Так бледен, — быстр, как взор, внимателен, как слух,
Я рвался удержать его последний дух…
Он излетел!.. О Бог правдивый, милосердый! —
Простишь ли мне?.. роптал в несчастиях нетвердый,
Роптал против Тебя, судил Твои пути…
Непостижимый Бог! прости меня, прости…
Ты прав… безумен я… достоин наказанья…
Ты смертным создал мир — и дал в удел страданья.
Так! — я не нарушал закона Твоего.
Лишился милого душе моей всего,
Лишился радости, покоя невозвратно:
Но что ж? Твои дары я возвратил обратно.
Противиться нельзя таинственной судьбе;
Желаньем, волею я жертвую Тебе. —
Я полон на Тебя незыблемой надежды,
И с верою она мои закроет вежды.
Люблю Тебя, Творец, во мраке грозных туч,
Когда ты в молниях, ужасен и могуч,
Устав преподаешь природе устрашенной
Иль, кроткия весны дыханьем облеченной,
На землю низведешь гармонию небес! —
Хвала Тебе! скажу, лия потоки слез,
Хвала, верховный Ум — порядок неразрывный! —
Рази, карай меня — хвала Тебе, Бог дивный!» —
Так мыслил я тогда, так небом пламенел
И так, восторженный, Царя природы пел. —
О ты, неопытных коварный искуситель!
Неистовый сердец чувствительных мучитель!
Познай, Байрон, мечту твоих печальных дум,
Познай и устреми ко благу пылкий ум.
Наперсник ужасов — певец ожесточенья!
Ужель твоя душа не знает умиленья!
Простри на небеса задумчивый твой взор:
Не зришь ли в них Творцу согласный, стройный хор?
Не чувствуешь ли ты невольного восторга?
Дерзнёшь ли не признать и власть и силу Бога,
Таинственный устав, непостижимый перст —
В премудром чертеже миров, планет и звезд?
Ах! если б, смерти сын — из мрака вечной ночи,
Ты оросил слезой раскаяния очи,
Надеждой окрылен, оставил ада свод —
И к свету горнему направил свой полет,
И в сонме Ангелов твоя взгремела лира:
Нет, никогда б еще во области эфира
Никто возвышенней, приятней и сильней
Не выразил хвалы Владыке всех царей! —
Мужайся, падший дух! Божественные знаки
Ты носишь на челе. — Как легкие призраки,
Как сон, как ветерок, исчезнет славы дым:
Ты адом, гордостью, ты злом боготворим,
Царь песней! презри лесть — она твоя отрава; —
С одною истиной прочна бывает слава.
Склони пред ней главу, надменный великан!
Теки, спеши занять потерянный твой сан —
Среди сынов, благим отцом благословенных,
Для радости, любви, для счастья сотворенных. — 

L’Homme

                                      À LORD BYRON.

Toi, dont le monde encore ignore le vrai nom,
Esprit mystérieux, mortel, ange, ou démon ;
Qui que tu sois, Byron, bon ou fatal génie,
J’aime de tes concerts la sauvage harmonie,
Comme j’aime le bruit de la foudre et des vents
Se mêlant dans l’orage à la voix des torrents !
La nuit est ton séjour, l’horreur est ton domaine :
L’aigle, roi des déserts, dédaigne ainsi la plaine ;
Il ne veut, comme toi, que des rocs escarpés
Que l’hiver a blanchis, que la foudre a frappés ;
Des rivages couverts des débris du naufrage,
Ou des champs tout noircis des restes du carnage.
Et, tandis que l’oiseau qui chante ses douleurs
Bâtit au bord des eaux son nid parmi les fleurs,
Lui, des sommets d’Athos franchit l’horrible cime,
Suspend aux flancs des monts son aire sur l’abîme,
Et là, seul, entouré de membres palpitants,
De rochers d’un sang noir sans cesse dégouttants,
Trouvant sa volupté dans les cris de sa proie,
Bercé par la tempête, il s'endort dans sa joie.

Et toi, Byron, semblable à ce brigand des airs,
Les cris du désespoir sont tes plus doux concerts.
Le mal est ton spectacle, et l'homme est ta victime.
Ton oeil, comme Satan, a mesuré l'abîme,
Et ton ame, y plongeant loin du jour et de Dieu,
A dit à l'espérance un éternel adieu !
Comme lui, maintenant, régnant dans les ténèbres,
Ton génie invincible éclate en chants funèbres;
Il triomphe, et ta voix, sur un mode infernal,
Chante l'hymne de gloire au sombre dieu du mal.
Mais que sert de lutter contre sa destinée ?
Que peut contre le sort la raison mutinée ?
Elle n'a comme l’œil qu'un étroit horizon.
Ne porte pas plus loin tes yeux ni ta raison :
Hors de là tout nous fuit, tout s'éteint, tout s'efface;
Dans ce cercle borné Dieu t'a marqué ta place.
Comment ? pourquoi ? qui sait ? De ses puissantes mains
Il a laissé tomber le monde et les humains,
Comme il a dans nos champs répandu la poussière,
Ou semé dans les airs la nuit et la lumière;
Il le sait, il suffit : l'univers est à lui,
Et nous n'avons à nous que le jour d'aujourd'hui !

Notre crime est d'être homme et de vouloir connaître :
Ignorer et servir, c'est la loi de notre être.
Byron, ce mot est dur : longtemps j'en ai douté;
Mais pourquoi reculer devant la vérité ?
Ton titre devant Dieu c'est d'être son ouvrage !
De sentir, d'adorer ton divin esclavage;
Dans l'ordre universel, faible atome emporté,
D'unir à tes desseins ta libre volonté,
D'avoir été conçu par son intelligence,
De le glorifier par ta seule existence !
Voilà, voilà ton sort. Ah ! loin de l'accuser,
Baise plutôt le joug que tu voudrais briser;
Descends du rang des dieux qu'usurpait ton audace;
Tout est bien, tout est bon, tout est grand à sa place;
Aux regards de celui qui fit l'immensité,
L'insecte vaut un monde : ils ont autant coûté !

Mais cette loi, dis-tu, révolte ta justice;
Elle n'est à tes yeux qu'un bizarre caprice,
Un piège où la raison trébuche à chaque pas.
Confessons-la, Byron, et ne la jugeons pas !
Comme toi, ma raison en ténèbres abonde,
Et ce n'est pas à moi de t'expliquer le monde.
Que celui qui l'a fait t'explique l'univers !
Plus je sonde l'abîme, hélas ! plus je m'y perds.
Ici-bas, la douleur à la douleur s'enchaîne.
Le jour succède au jour, et la peine à la peine.
Borné dans sa nature, infini dans ses vœux,
L'homme est un dieu tombé qui se souvient des cieux;
Soit que déshérité de son antique gloire,
De ses destins perdus il garde la mémoire;
Soit que de ses désirs l'immense profondeur
Lui présage de loin sa future grandeur :
Imparfait ou déchu, l’homme est le grand mystère.
Dans la prison des sens enchaîné sur la terre,
Esclave, il sent un cœur né pour la liberté ;
Malheureux, il aspire à la félicité ;
Il veut sonder le monde, et son œil est débile ;
Il veut aimer toujours, ce qu’il aime est fragile !
Tout mortel est semblable à l’exilé d’Éden :
Lorsque Dieu l’eut banni du céleste jardin,
Mesurant d’un regard les fatales limites,
Il s’assit en pleurant aux portes interdites.
Il entendit de loin dans le divin séjour
L’harmonieux soupir de l’éternel amour,
Les accents du bonheur, les saints concerts des anges
Qui, dans le sein de Dieu, célébraient ses louanges ;
Et, s’arrachant du ciel dans un pénible effort,
Son œil avec effroi retomba sur son sort.

Malheur à qui du fond de l’exil de la vie
Entendit ces concerts d’un monde qu’il envie !
Du nectar idéal sitôt qu’elle a goûté,
La nature répugne à la réalité :
Dans le sein du possible en songe elle s’élance ;
Le réel est étroit, le possible est immense ;
L’ame avec ses désirs s’y bâtit un séjour,
Où l’on puise à jamais la science et l’amour ;
Où, dans des océans de beauté, de lumière,
L’homme, altéré toujours, toujours se désaltère ;
Et, de songes si beaux enivrants son sommeil,
Ne se reconnaît plus au moment du réveil.

Hélas ! tel fut ton sort, telle est ma destinée.
J’ai vidé comme toi la coupe empoisonnée ;
Mes yeux, comme les tiens, sans voir se sont ouverts ;
J’ai cherché vainement le mot de l’univers.
J’ai demandé sa cause à toute la nature,
J’ai demandé sa fin à toute créature ;
Dans l’abîme sans fond mon regard a plongé ;
De l’atome au soleil, j’ai tout interrogé ;
J’ai devancé les temps, j’ai remonté les âges.
Tantôt passant les mers pour écouter les sages,
Mais le monde à l’orgueil est un livre fermé !
Tantôt, pour deviner le monde inanimé,
Fuyant avec mon ame au sein de la nature,
J’ai cru trouver un sens à cette langue obscure.
J’étudiai la loi par qui roulent les cieux :
Dans leurs brillants déserts Newton guida mes yeux,
Des empires détruits je méditai la cendre :
Dans ses sacrés tombeaux Rome m’a vu descendre ;
Des mânes les plus saints troublant le froid repos,
J’ai pesé dans mes mains la cendre des héros.
J’allais redemander à leur vaine poussière
Cette immortalité que tout mortel espère !
Que dis-je ? suspendu sur le lit des mourants,
Mes regards la cherchaient dans des yeux expirants ;
Sur ces sommets noircis par d’éternels nuages,
Sur ces flots sillonnés par d’éternels orages,
J’appelais, je bravais le choc des éléments.
Semblable à la sibylle en ses emportements,
J’ai cru que la nature en ces rares spectacles
Laissait tomber pour nous quelqu’un de ses oracles ;
J’aimais à m’enfoncer dans ces sombres horreurs.
Mais en vain dans son calme, en vain dans ses fureurs,
Cherchant ce grand secret sans pouvoir le surprendre,
J’ai vu par-tout un Dieu sans jamais le comprendre !
J’ai vu le bien, le mal, sans choix et sans dessein,
Tomber comme au hasard, échappés de son sein ;
J’ai vu par-tout le mal où le mieux pouvoit être,
Et je l’ai blasphémé, ne pouvant le connoître ;
Et ma voix, se brisant contre ce ciel d’airain,
N’a pas même eu l’honneur d’arrêter le destin.
Mais, un jour que, plongé dans ma propre infortune,
J’avais lassé le ciel d’une plainte importune,
Une clarté d’en haut dans mon sein descendit,
Me tenta de bénir ce que j’avais maudit,
Et, cédant sans combattre au souffle qui m’inspire,
L’hymne de la raison s’élança de ma lyre.

— « Gloire à toi, dans les temps et dans l’éternité !
Éternelle raison, suprême volonté !
Toi, dont l’immensité reconnaît la présence !
Toi, dont chaque matin annonce l’existence !
Ton souffle créateur s’est abaissé sur moi ;
Celui qui n’était pas a paru devant toi !
J’ai reconnu ta voix avant de me connaître,
Je me suis élancé jusqu’aux portes de l’être :
Me voici ! le néant te salue en naissant ;
Me voici ! mais que suis-je ? un atome pensant !
Qui peut entre nous deux mesurer la distance ?
Moi, qui respire en toi ma rapide existence,
A l’insu de moi-même à ton gré façonné,
Que me dois-tu, Seigneur, quand je ne suis pas né ?
Rien avant, rien après : Gloire à la fin suprême :
Qui tira tout de soi se doit tout à soi-même !
Jouis, grand artisan, de l’œuvre de tes mains :
Je suis, pour accomplir tes ordres souverains,
Dispose, ordonne, agis ; dans les temps, dans l’espace,
Marque-moi pour ta gloire et mon jour et ma place ;
Mon être, sans se plaindre, et sans t’interroger,
De soi-même, en silence, accourra s’y ranger.
Comme ces globes d’or qui dans les champs du vide
Suivent avec amour ton ombre qui les guide,
Noyé dans la lumière, ou perdu dans la nuit,
Je marcherai comme eux où ton doigt me conduit ;
Soit que choisi par toi pour éclairer les mondes,
Réfléchissant sur eux les feux dont tu m’inondes,
Je m’élance entouré d’esclaves radieux,
Et franchisse d’un pas tout l’abîme des cieux ;
Soit que, me reléguant loin, bien loin de ta vue,
Tu ne fasses de moi, créature inconnue,
Qu’un atome oublié sur les bords du néant,
Ou qu’un grain de poussière emporté par le vent,
Glorieux de mon sort, puisqu’il est ton ouvrage,
J’irai, j’irai par-tout te rendre un même hommage,
Et, d’un égal amour accomplissant ma loi,
Jusqu’aux bords du néant murmurer : Gloire à toi !
« Glorieux de mon sort, puisqu’il est ton ouvrage,
« J’irai, j’irai par-tout te rendre un même hommage,
« Et d’un égal amour accomplissant ma loi,
« Jusqu’aux bords du néant murmurer : Gloire à toi! —
— « Ni si haut, ni si bas ! simple enfant de la terre,
Mon sort est un problème, et ma fin un mystère;
Je ressemble, Seigneur, au globe de la nuit
Qui, dans la route obscure où ton doigt le conduit,
Réfléchit d'un côté les clartés éternelles,
Et de l'autre est plongé dans les ombres mortelles.
L'homme est le point fatal où les deux infinis
Par la toute-puissance ont été réunis.
A tout autre degré, moins malheureux peut-être,
J'eusse été... Mais je suis ce que je devais être,
J'adore sans la voir ta suprême raison,
Gloire à toi qui m'as fait ! Ce que tu fais est bon !


— « Cependant, accablé sous le poids de ma chaîne,
Du néant au tombeau l'adversité m'entraîne;
Je marche dans la nuit par un chemin mauvais,
Ignorant d'où je viens, incertain où je vais,
Et je rappelle en vain ma jeunesse écoulée,
Comme l'eau du torrent dans sa source troublée.
Gloire à toi ! Le malheur en naissant m'a choisi;
Comme un jouet vivant, ta droite m'a saisi;
J'ai mangé dans les pleurs le pain de ma misère,
Et tu m'as abreuvé des eaux de ta colère.
Gloire à toi ! J'ai crié, tu n'as pas répondu;
J'ai jeté sur la terre un regard confondu.
J'ai cherché dans le ciel le jour de ta justice ;
Il s’est levé, Seigneur, et c’est pour mon supplice !
Gloire à toi ! L’innocence est coupable à tes yeux :
Un seul être, du moins, me restait sous les cieux ;
Toi-même de nos jours avais mêlé la trame,
Sa vie était ma vie, et son ame mon ame ;
Comme un fruit encor vert du rameau détaché,
Je l’ai vu de mon sein avant l’âge arraché !
Ce coup, que tu voulais me rendre plus terrible
La frappa lentement pour m’être plus sensible ;
Dans ses traits expirants, où je lisais mon sort,
J’ai vu lutter ensemble et l’amour et la mort ;
J’ai vu dans ses regards la flamme de la vie,
Sous la main du trépas par degrés assoupie,
Se ranimer encore au souffle de l’amour !
Je disais chaque jour : Soleil ! encore un jour !
Semblable au criminel qui, plongé dans les ombres,
Et descendu vivant dans les demeures sombres,
Près du dernier flambeau qui doive l’éclairer,
Se penche sur sa lampe et la voit expirer,
Je voulais retenir l’ame qui s’évapore ;
Dans son dernier regard je la cherchais encore !
Ce soupir, ô mon Dieu ! dans ton sein s’exhala ;
Hors du monde avec lui mon espoir s’envola !
Pardonne au désespoir un moment de blasphème,
J’osai… Je me repens : Gloire au maître suprême !
Il fit l’eau pour couler, l’aquilon pour courir,
Les soleils pour brûler, et l’homme pour souffrir !
Moi seul, je t’obéis avec intelligence ;
Moi seul, je me complais dans cette obéissance ;
Je jouis de remplir, en tout temps, en tout lieu,
La loi de ma nature et l’ordre de mon Dieu ;
J’adore en mes destins ta sagesse suprême,
J’aime ta volonté dans mes supplices même,
Gloire à toi ! Gloire à toi ! Frappe, anéantis-moi !
Tu n’entendras qu’un cri : Gloire à jamais à toi ! »
Ainsi ma voix monta vers la voûte céleste :
Je rendis gloire au ciel, et le ciel fit le reste.


Fais silence, ô ma lyre ! Et toi, qui dans tes mains
Tiens le cœur palpitant des sensibles humains,
Byron, viens en tirer des torrents d’harmonie :
C’est pour la vérité que Dieu fit le génie.
Jette un cri vers le ciel, ô chantre des enfers !
Le ciel même aux damnés enviera tes concerts !
Peut-être qu’à ta voix, de la vivante flamme
Un rayon descendra dans l’ombre de ton ame ?
Peut-être que ton cœur, ému de saints transports,
S’apaisera soi-même à tes propres accords,
Et qu’un éclair d’en haut perçant ta nuit profonde,
Tu verseras sur nous la clarté qui t’inonde ?


Ah ! si jamais ton luth, amolli par tes pleurs,
Soupirait sous tes doigts l’hymne de tes douleurs,
Ou si, du sein profond des ombres éternelles,
Comme un ange tombé, tu secouais tes ailes,
Et prenant vers le jour un lumineux essor,
Parmi les chœurs sacrés tu t’asseyais encor ;
Jamais, jamais l'écho de la céleste voûte,
Jamais ces harpes d'or que Dieu lui-même écoute,
Jamais des séraphins les chœurs mélodieux,
De plus divins accords n'auront ravi les cieux !
Courage ! enfant déchu d'une race divine !
Tu portes sur ton front ta superbe origine !
Tout homme en te voyant reconnaît dans tes yeux
Un rayon éclipsé de la splendeur des cieux !
Roi des chants immortels, reconnais-toi toi-même !
Laisse aux fils de la nuit le doute et le blasphème;
Dédaigne un faux encens qu'on offre de si bas,
La gloire ne peut être où la vertu n'est pas.
Viens reprendre ton rang dans ta splendeur première,
Parmi ces purs enfants de gloire et de lumière,
Que d'un souffle choisi Dieu voulut animer,
Et qu'il fit pour chanter, pour croire et pour aimer !

Последние стихотворения